Ко дню рождения Марка Антокольского

Сегодня, 21 октября, исполняется 181 год со дня рождения выдающегося русского скульптора Марка Матвеевича Антокольского (1843-1902).

Разговор о нём в контексте проекта «Передвижники» неслучаен. Именно Антокольский, формально не будучи членом Товарищества передвижных художественных выставок (долее – ТПХВ), наполнил станковую скульптуру второй половины 19 века идеями народности и патриотизма, гуманности и добра, тем самым создав новую скульптуру своего времени.

Его художественное мировоззрение сложилось под воздействием эстетических взглядов Белинского, Герцена, Чернышевского, Добролюбова, не без влияния жанровых картин 1860-х годов. Ещё во времена ученичества в Академии художеств, в борьбе с рутиной и подражательством псевдоклассическому направлению, в скульпторе взросло и окрепло убеждение о важности изображения в искусстве правды жизни, создании «мыслящей» пластики, призванной заставить зрителя задуматься. Сам Антокольский писал об этом так: «… художник есть не что иное, как отражение общественного строя <…> чем больше художник, чем душа у него более чутка, тем вернее он творит то, что вокруг него происходит в ясных и неясных формах».

Друг и единомышленник В.В. Стасова, И.Н. Крамского, И.Е. Репина и В.Д. Поленова, по своей идейной направленности Антокольский тесно примыкал к Товариществу, а его неучастие в выставках объяснялось лишь особенностями скульптуры: затруднениями, связанными с её частым перемещением. Единственный случай участия Антокольского на выставке ТПХВ – экспонирование в 1872 году на Первой передвижной выставке в Москве гипсовой статуи «Иван Грозный», положившей начало реалистическому направлению в отечественной скульптуре в целом, и значительному этапу в работе мастера над произведениями, посвящёнными русской истории и её выдающимся деятелям, в частности.

Участие в этой выставке припомнят ему позже, в 1878 году, когда распорядитель русского отдела на Международной выставке в Париже Валерий Якоби, негативно относившийся ко всем передвижникам, выделит скульптору и его товарищам самые невыгодные для экспонирования места и Антокольскому придётся отвоёвывать «каждый вершок», чтобы прилично показать свои работы.

Марк Антокольский известен, прежде всего, произведениями на исторические и общечеловеческие темы. В статуях «Иван Грозный», «Петр I», «Нестор летописец» историческая точность деталей не затмевает психологизма образов, их индивидуальности.

В коллекции Донецкого республиканского художественного музея – выполненный Марком Антокольским в 1887 году бронзовый бюст Мефистофеля – один из многочисленных вариантов разработки этого образа. Интересно, что идея создания Мефистофеля возникла у автора в ходе работы над скульптурами Сократа, Спинозы и, в особенности, Христа. Изображая этих людей высокого духовного благородства, мастер ощущал неправильность присутствия в его творчестве только положительных образов, неспособных отразить все сложности окружающей жизни. Он желал представить борьбу и столкновения возвышенных и низменных идеалов, добра и зла и для этого обратился к поискам характера, который концентрировал бы черты, противоположные прекрасным устремлениям его героев. Такой антитезой для Антокольского стал Мефистофель.

Замысел возник в 1874 году. Как писал сам автор, «Христос для меня ещё идея «наполовину». Я желал бы продолжать и сделать ещё один характер, не менее сильный, чем «Христос», но совершенно противоположный …».

Первоначально за основу образа был взял литературный персонаж поэмы Гёте. Первый эскиз, по сути, стал иллюстрацией к произведению: Мефистофель изображён сидящим на скале, к подножию которой волна выбросила ребёнка Маргариты. В дальнейшем, сковывающая фантазию автора литературная основа была отброшена. В 1879 на смену ростовому изображению пришёл символизирующий подавление прогрессивных стремлений человечества этюд головы Мефистофеля, установленной на раскрытой книге. Позже родилась идея представить Мефистофеля в костюме Фауста. Такой мотив должен был раскрыть мысль о лицемерном чванстве, ложной мудрости, искусно прячущейся за маску учёности. Но показать его в одежде означало установить связь с конкретной исторической эпохой, а этого как раз и не хотелось. По замыслу автора, Мефистофель должен был иметь «всечеловеческий» смысл.

Чем больше скульптор вчитывался в «Фауста», тем яснее понимал, что гётевский Мефистофель восходит к традициям народного творчества. При всей глубине философского символизма и скептицизма в нём сохранялись свойства чёрта-проказника из средневековых легенд, слышался отголосок воинствующего отрицания 18 века. Со времени написания повести прошло около века. Изменился мир. Изменился, но продолжал жить и действовать Мефистофель.

К 1881 году скульптор окончательно освободился от непосредственных ассоциаций с гётевским Мефистофелем. Рождалось новое, глубокое и современное понимание его образа: все мрачные, реакционные силы, царящие в мире, давящие и гнетущие людей, все зло и неверие, скепсис и презрение должны были найти олицетворение в Мефистофеле. Литературное название скульптуры было решено сохранить лишь потому, что оно понятно зрителю, как наиболее традиционное воплощение зла. Именно таков Мефистофель в мраморной скульптуре 1883 года (ГРМ). Словно страшная птица сидит он на краю высокой скалы, нависая над бездной, съёжившись в неустойчивой позе, обхватив колено костлявыми цепкими пальцами, положив на них острый подбородок. Равнодушным, пустым взглядом смотрит вдаль. На плотно сжатых губах играет холодная усмешка.

В этом образе автор изольёт своё негодование всем потомкам и наследникам Мефистофеля и скажет об этом так: «Моего Мефистофеля я почерпнул не их Гёте, а из настоящей действительной жизни… Это наш тип – нервный, раздражённый, больной… который с озлоблением готов всё уничтожать, над всем надругаться, все осквернить, всё, что есть мало-мальски честного, хорошего». Из письма Марка Антокольского Елизавете Мамонтовой: «Мефистофель есть продукт всех времён и нашего в особенности… Мефистофель – это неутолимая злоба, злоба без дна, беспощадная, отвратительная, способная гнездиться в больном теле с разлагающейся душой … он бессилен духом…, но сильна его зависть, самолюбие, сознание своего бессилия. Тёплые весенние лучи жгут его, раздражают… Всякая радость, смех, юный поцелуй – раздражают его; он хочет, чтобы всё кругом него всегда было мрачно, мёртво, пусто и безжизненно, как и он сам…».

В 1886 статуя была выставлена в Эрмитаже, восторженно принята критикой и вдохновила Фёдора Шаляпина на создание одной из наиболее известных партий – партии Мефистофеля в опере Шарля Гуно «Фауст».

Бронзовый бюст Мефистофеля поступил в Донецкий художественный музей в 1965 году из Киевского музея русского искусства (размер скульптуры – 52,5×26,5×25,5 см). Удлинённое сухощавое лицо приковывает внимание, побуждает к размышлению. Резкие черты, короткие всклокоченные волосы, выразительная заострённая бородка, контрасты выпуклостей и впадин, света и тени отвечают тревожности и динамике образа. Игра света и тени на дробной поверхности лица подчёркивает его недоброе, колючее выражение.

Критики увидели в нём не только язвительность и остроту ума, но и «безнадёжную тоску» от утраченной веры. Впрочем, Антокольский всегда считал, что ни один из критиков не в состоянии понять, что художник думал, чувствовал, и что именно хотел сказать.

Мефистофелем Антокольский завершил серию произведений, посвящённых разработке морально-этических и философских проблем. «Мефистофель – есть нечто вроде феномена, я бросаю его всем в лицо» (Марк Антокольский, 1883 год).

Заведующий отделом научно-исследовательской работы, Валерия Солдатова